БОЛЬШОЕ видится на расстоянии. Слова поэта равно приложимы как к добру, так и ко злу. Огромное горе пришло в Баку, вылилось из Баку в Азербайджан и Армению, в Россию, постигло весь советский народ, если мы еще вправе говорить о "всем советском народе". Такую трагедию не осмыслишь сразу. Предстоит долго и трудно, словно огромную апокалипсическую мозаику, складывать целостную картину происшедшего из разрозненных свидетельств и фактов, многие из которых сразу же и погибли безвозвратно в жестоком хаосе.

СТАРАЯ, лет под девяносто, армянка, долго и мучительно умирая от ран и побоев в больнице города Баку, не вспоминала детей, не взывала к Богу, а только шептала, как последнюю молитву, иссякающим вместе с жизнью голосом: «Все равно Карабах будет наш!».

Я не могу постичь, что это: святая ли вера, способная двигать горы, или фанатизм? Между ними трудно провести грань, подчас верой освящаются безумные поступки, фанатизм зажигает глаза толпы, словно злой порыв ветра, ожививший уже было подернувшиеся серым пеплом угли, и тогда человечества платит дань молоху войны и вражды номиналом в десятки, сотни, тысячи и тысячи жизней.

О прорицаниях умирающей армянки рассказал мне свидетель — главврач больницы им. Семашко Джангир Алиевич Гусейнов. Уж он навидался всяких видов за четверть века работы военным хирургом, но такого еще не встречал. Я приехал к нему под вечер 19 января с просьбой разрешить мне свидание с лежащими в больнице армянами, раненными и изувеченными во время погромов 13 — 15 января. Ходили слухи об их дискриминации азербайджанским медперсоналом.

Эти слухи оказались ложными — вранье, как более определенно выразился главврач. Джангир Алневнч под собственную ответственность облачил меня в тесноватый крахмальный халат, и мы пошли по палатам.

Армяне испуганным хором благодарили персонал за заботу, клялись пронести эту благодарность через всю жизнь — если, конечно, ее надолго хватит. Но иные лежали в забытьи или не могли пошевелить языком: били их в основном в голову. Страшные опухшие лица На измятых подушках в нездоровом свете больничных плафонов чернели синяками и ссадинами, белели марлевыми повязками. Их привозили подчас с улиц в одном белье, стараниями Джангира Алиевича для них были закуплены со складов недорогие костюмы и пальто, но они не знают, куда дальше забросит их судьба в этих благотворительных пальто и платьях: азербайджанская родина этих армян отторгла...

Вот количественный итог погромов 13—15 января: 46 человек убито на месте, 43 поступило в больницу им. Семашко, из них к 19 января лишь четверо были выписаны и восемь умерли. Итого 54 трупа, 31 тяжело раненный, двое азербайджанцев, остальные армяне. Обращает на себя редкое в таких случаях превышение числа убитых над числом раненых; иными словами, били насмерть, добивали.

Изуродованные, часто обугленные трупы находили в эти дни на тротуарах, во дворах, на помойках — по одному и целыми семьями. Среди них преобладали женщины пожилого и старческого возраста: дети и внуки уехали подале устраивать новые гнездовья, а старухам наказали сторожить и продавать квартиры — бросили одних в стране, которая из родной все явственнее превращалась в чужую, враждебную. И вот оставшиеся в живых дотлевают в неустроенности казенных больничных палат: страшная смерть. Но стоит ли жить после всего случившегося и уплывать из Баку на палубе набитого армянами парома, уходящего в открытое море, как в небытие?

«У нас за последний год вторая партия таких больных, — сказал Джангир Алиевич, когда мы закончили страшную экскурсию. — Прежде в тех же палатах лежали азербайджанцы, изгнанные из Армении. Клинический опыт у врачей есть...».

Мы шли по коридорам больницы, напоминавшим, если бы не характерный тошнотворный запах, скорее коридоры какой-то казармы или комендатуры. На всех развилках и перекрестках этих длинных, темноватых коридоров дежурили вооруженные короткими автоматами солдаты в касках, а рядом с ними представители Народного фронта Азербайджана в трехцветных {голубой, красный, салатовый) повязках на рукавах.

Такими сдвоенными нарядами охранялась больница им. Семашко поздним вечером 19 января. Солдаты и «неформалы» пока еще братались, стреляли не друг в друга, а друг у друга закурить, не ведая о том, что предстоит им через несколько часов, ночью. Мы с главврачом Джангиром Алиевичем тоже сдержанно толковали об уже состоявшихся жертвах, не подозревая о грядущих. Итак, он рассказывал мне о лежавших тут год назад «еразах»...

БЕШЕНАЯ спираль, на каждом витке которой каждая из сторон стремится оплатить свой кровавый долг противнику еще большим числом жертв, раскрутилась за.каких-то два года. Не время искать здесь правых к виноватых: кто первым произнес слово «кровь», у кого первого она пролилась. Но давайте уясним себе, что сложившиеся границы между государствами и республикам тукже претендующими на гордый статус суверенных государств,— это не просто полсатые столбики, Под каждый из них историей заложена чудовищной силы мина.

К настоящему моменту стало ясно, что попытка пересмотра установнвшихся . границ в Закавказье спровоцировала войну. Да, настоящая война двух суверенных (всяком случае, игнорирующнх власть Союла ССР) государств: Армении и Азербайджана.

Ответом Армении на Сумгаит стал усиливающий нажим на проживающих в республике и в НКАО граждан азербайджанской национальности с целью вынудить их к эмиграции. Эпизодические летние стычки сменились поздней осенью 1988 года массовым принудительным выселением азербайджанцев,

Азербайджан не мог не принять соплеменников, но за прошедший с тех пор год для них было очень мало практически сделано. Многие и сегодня живут, в трущобах и палатках, не имеют работы, не имеют даже прописки, а среди их детей свирепствуют эпидемии. В одном только Баку беженцев скопилось около 90 тысяч. Вот это и есть «еравыэ (ереванские азербайджанцы), как презрительно окрестили их сами коренные бакинцы, их узнают по нечищеной обуви и другим незаметным постороннему приметам.

В течение 1989 года армянские семьи стали покидать сделавшийся небезопасным город, но процесс этот шел медленно: жаль было в спешке бросать квартиры, нажитое годами имущество.

Между тем соседство обездоленных и озлобленных «еразов» с армянскими старухами, сторожившими опустевшие зажиточные квартиры, делало следующий взрыв предсказуемым.

В лаконичном постановлении о возбуждении уголовного дела по массовым беспорядкам читаем: 13 января 1990 года после 17 часов толпа около 50 тыс. человек, вышедшая с митинги на площади им. Ленина, разделившись на группы, учинила погромы, разрушения, поджоги, насилия и убийства... Что за безымянная «толпа» громила и мародерствовала, насиловала и убивала старух?

Выводы делать прсждевременно, однако уже сегодня среди задержанных нет ни одного бакинца, все они выходцы из районов Армении, НКАО или из блокированной Нахнчевани: «еразы». Погромщик не имеет национальности, равно как не относится ни к одному социальному классу, образуя низшнй класс люмпенов. Но о бывшей национальной принадлежности вандалов нам все же придется говорить, если мы хотим проследить их происхождение, понять, откуда прет на нас в атаку это одичавшее племя. Так вот: опустившиеся безумцы, убивающие армян в Баку, впитали ненависть обеих республик. И выплеснули ее.

ВЕРНУВШИСЬ из больницы им. Семашко, я уснул около одиннадцати. Центральные газеты уже не выходили в Баку из-за забастовки в типографин, а телевизор ; почему-то оглох и ослеп; никто еще не знал, что энергоблок телецентра был (кем?) вечером) взорван...

Звуки боя заставили меня вскочить во втором часу: явственно различались частые хлопки автоматных Очередей, октавой пониже — тарахтенье крупнокалиберного пулемета, отдаленный грохот танковых траков. Ночное небо над городом розовело от зарева, обезумевшими красными шершнями летали по нему в, бессильной уже злобе ни кого не попавшие трассирующие пули: то входившая с боем в город бронетанковая колонна отстреливалась по верхним этажам и крышам, откуда летели бутылки с бензином и выцеливали наступающих снайперы, то отвечали огнем осажденные Сальянские казармы,

Картина боя полнее восстановлена коллегами, бывшими одновременно со мной в Баку, мне же довелось увидеть страшные его последствия. Утром двадцатого при помощи близких к НФА бакинцев мы снова отправились мимо застывших монументами БМП на перекрестках, мимо патрулей оцепления, по битому стеклу мимо расстрелянных и сплющенных танками машин в больницу им. Семашко. Здесь вчерашнее оцепление было снято, одна за другой подъезжали «Скорые» с ранеными, тревожно пахло войной, была толчея и шум в вестибюле. Нам с фотокором «Советской культуры» Костей Корнешовым удалось пробиться в кабинет Джангира Алиевича, но сегодня он успел лишь что-то крикнуть толпе, окружившей нас плотным орущим кольцом, из которого не было выхода. На меня стала кричать, узнав журналиста, плюя в лицо, женщина-азербайджанка, у которой, кажется, ранили сына, был миг, когда я думал, нас разорвут на части — таков был накал окружавшей нас ненависти. Но нас хранили провидение и Джангир Алиевич, поэтому я воспроизвожу с диктофона слова этой чуть не убившей нас женщины, «Вам, русским агрессорам, п-плюем!" Они не люди они звери. МЫ не знали, что русский с нашей нефтью победит фашиста и станет, как фашист, стрелять своих людей!.. Я говорю, что п-плюю на тебя, на всех русских! Убирайтесь!!!».

Из больницы мы пешком отправились дальше с группой незнакомых азербайджанцев, доведенных до исступления горем и яростью. В морге за отсутствием места на столах деревенеющие трупы с открытыми глазами были свалены на пол кто в чем был, запачканные глиной и кровью, и испитый небритый санитар, плача, задирал им рубахи, чтобы Косте было удобнее фотографировать аккуратные горошины автоматных очередей, чем-то напоминающие ровную пунктирную строчку да джинсах. Чаще всего входные отверстия приходились .на ребрах, но один был убит выстрелом в вытекший глаз, у другого танком, по-видимому, было снесено полчерепа.

Убитых здесь было около полутора или двух десятков — это были те, за кем не успели прийти родственники или кого вовсе никто не искал. Мертвые, но еще не тронутые обезличивающим тлением, они все были чем-то похожи друг на друга; молодые, исхудавшие, бедно одетые, в грязных ботинках. Думаю, что большинство из них были «еразы», но не могу сказать точно. Когда за одним ' из убитых пришли отец и мать, стали, мешая рыдания с проклятьями, заворачивать его в негнущийся ковер, нас опасливо вытолкал паталогоанатом: у него и так уж было довольно работы...

Мы успели узнать, что среди убитых оказались ветеран афганской войны без левой руки (чья-то чужая оторванная рука будто в насмешку лежала рядом с ним) и скончавшийся в больнице Валерий Богданов — русский. По журналу регистрации морга прошла уже увезенная родственниками Лариса Мамедова четырнадцати лет, получившая азербайджанскую фамилию от отца и русское имя от матери. И те, и другие в своем ожесточении не выбирали, стреляли вкруговую. Смерть таилась всюду — и солдаты били по верхним этажам и крышам, по кустам, по любой тени, мелькнувшей на балконе или за углом дома. Господи, прости их! Возле мечети, куда мы приехали на машине незнакомого человека, оказавшегося впоследствии преподавателем научного коммунизма, и где по мусульманскому обычаю уже читал над убитыми заунывную молитву мулла, я видел, а Костя фотографировал в коротком гробу труп мальчики лет тринадцати или четырнадцати. Был ли он среди тех, кто кидал в наступающие колонны камни и бутылки с бензином или рок настиг его на ночной улице случайно — этого никто не знает и, вероятно, уже никогда не узнает. Но, как бы то ни было, это ребенок, жертва неразборчивой войны.

Тот же, что и в больнице, и морге, плач и вой возле мечети, враждебные взгляды, обращенные на нас, чужаков, отождествляемых с теми, кто вот только несколько часов назад убил мальчика, но: «Мы требуем, чтобы вы это напечатали, пусть мир узнает правду!».

: Я не могу сегодня судить о целесообразности или нецелесообразности ввода войск, не располагая всей информацией, которой пользовались лица, принимавшие решение. Основания должны были быть чрезвычайно вескими, чтобы оправдать десятки смертей, сотни увечий, а также предсказуемые последствия вражды между двумя народами. Я уже видел первые из этих последствий н знаю, что в Азербайджане не скоро забудут убитого мальчика.

ДВА ДНЯ на рейде Баку завывали бастующие корабли. В понедельник, в день похорон, я пробирался от МВД пешком через центр Баку в гостиницу "Апшерон", где с балкона 13-го этажа иадеялся увидеть во всей его мощи многотысячный траурный митинг на площади. Но я просчитался: митинг в это время как раз перешел в шествие, толпа с траурными флагами за гробами двинулась по улицам, расходящимся от моря. Толпа отрезала мне дорогу вперед и назад, я оказался в ловушке между двумя людскими потоками, запертый в клетке квартала, пометался и. решил резать черное шествие насквозь.

Я лавировал между идущими, не поднимая глаз от стыда и страха быть раздавлениым, единственная светлая песчинка в черной человеческой реке. Люди под флагами двигались в неумолимом скорбном и зловещем молчании, топча красные гвоздики рассыпанные под ногами, как сено. В единственном работающем магазине вблизи гостинице мне не продали хлеба

Наконец, предъявив удостоверение угрюмым и настороженным автоматчикам в вестибюле гостиницы, я поднялся в номер. С балкона открывалась огромная площадь, постепенно очищавшаяся от народа. Откуда-то с моря налетела туча белых чаек, и они принялись бесшумно кружить над расходящейся черной толпой, будто призывавшие ее к миру души погибших армян, азербайджанцев и русских. Двадцать шесть человек было убито в Сумгаите, пятьдесят четыре во время январских погромов в Баку и еще сто одной (по предварительным подсчетам) жертвы стоило введение в Баку чрезвычайного положения. Кто следующий? Боюсь, тщетно кружились чайки над скорбной толпой: не будет мира, с мясом отдираются приросшие к телу путы.

Завоевания истории шатки, а ошибки необратимы. Она сложилась так, как сложилась, и даже ее преосвященство справедливость капитулирует перед ее величеством историей: Нельзя исправить историю, потому что невозможно дважды войти в одну и ту же реку, это понимали и древние. Она, может быть, и творится каждый раз заново, рождаясь в бесконечных муках и в крови, но она никогда не возвращается вспять.

ПРОЗРАЧНАЯ, не по зимнему солнечная погода стояла в Баку во все дни вооруженного столкновения, и вот во вторник хлынул ливень, будто сами российские облака прилетели сюда поплакать чад новыми беженцами. Небритые и неуклюжие солдаты резервисты месили глину на неуютном аэродроме под Сумгаитом, жалкие отсыревшие узлы и перевязанные бельевыми веревками чемоданы беженцев тоже были все испачканы бурой глиной, ветер рвал самолетный вой и свирепел на бескрайних взлетно-посадочных полосах.

Грузился очередным бесплатным рейсом на Москву гражданский «ТУ-154». Обезумевшая толпа штурмовала его с двух БТРов, подогнанных солдатами к люкам фюзеляжа. Грудных детей забрасывали на борт вместе с чемоданами и узлами, следом карабкались на броню и с нее в люки женщины и старики. Прикатили в обшарпанной допотопной каталке кривую, скрюченную калеку, солдаты стали возносить ее вместе с каталкой к небу, к небесном люку, как к вратам рая, а оно смотрела по-птичьи вбок взглядом, вмещавшим в себе одновременно полную невменяемость и мудрую скорбь.

Наконец «ТУ», треща по швам от набившихся в него человеческих тел, тяжело оторвался от полосы и вонзнлся в низкие тучи. Две с лишним сотни людей, которым снова не повезло, которых никуда не везли, побрели обсохнуть, согреться и почтститься в освобожденные резервистами | казармы. Дети, на летном поле по-взрослому молчаливы и сосредоточенные, раскисли в тепле и захныкали, запищали на разные голоса. В основном это были семьи военнослужащих, в отвалишемся прошлом жившие возле Сальянских казарм, но не только военнослужащих и не только оттуда. Сидевшая рядом со мной на голой койке женщина с восьмилетней дочкой монотонно, как видно, не в первый раз рассказывала, как ее квартира на пятом этаже была буквально разгромлена пулеметными очередями из казармы по засевшим где-то рядом, на крыше, что ли, боевикам, вся мебель покрошена в щепки, и в комнате не осталось ничего, кроме бесполезных сплющенных пуль.

Они решили переждать сутки-двое в воинской части, расквартированной на стадионе. Но вскоре командир объявил, что не в силах обеспечить безопасность сотни беженцев: «Мы вас доставим в более безопасное место». Ночью их посадили в автобусы с зашторенными окнами, детям строго-настрого приказали не плакать, и они только «играли в войну», спрашивая любопытным горячим шепотом: «Почему в нас не стреляют?». Из придорожных елок колонну автобусов, окруженных бронетранспортерами, все-таки обстреляли, солдаты с БТРов с ходу ответили беглым огнем, жертв, кажется, не было, и колонна благополучно достигла аэродрома. А «более безопасным местом» оказалась далекая Москва.

«...А теперь новости спорта...» — это уже не моя соседка, это московское радио. Во все дни трагедии, когда в Баку не выходили газеты, не действовало телевидение, радио одно болтало довольно бойко: то запоет голосом Лещенко, то вдруг предложит предприятиям, располагающим конвертируемой валютой, осчастливить своих сотрудников шикарными ботинками. Не знаю, может, это так и надо: война идет, «Спартак» владеет шайбой...— но выглядело странно, как вести, передаваемые из какого-то другого мира в сугубо одностороннем порядке.

Вскоре после отлета «ТУ» люди снова вышли из казармы под дождь, заслышав с небес, как глас божий, вселяющий надежду гул самолета. Из туч вывалился и спрыгнул на посадочную полосу широкофюзеляжный военно-транспортпый «ИЛ-76», подходящая машина, в чей зев разом вошли — до следующей колонны — все беженцы вместе со своими детенышами и жалким скарбом: словно овцы, и я вместе с ними. Так мы и улетели — кто сидя, а кто стоймя: я домой, а они — в полную неизвестность.

Леонид НИКИТИНСКИЙ.

Комсомольская правда.

Январь 1990.

Последнее обновление 29.03.2004 год