Рус. войска после овладения 30 июля (10 авг.) Инстербургом продолжали движение в глубь Вост. Пруссии. Прус, войска заняли позицию у Велау, перекрыв путь на Кёнигсберг.

Выяснив, что позиция пр-ка сильно укреплена, Апраксин повернул войска на г. Алленбург, в обход позиции прус, войск с юга. Достигнув р. Прегель, рус. войска переправились на левый берег и расположились в лесистой местности северо-вост. Г.-Е. Апраксин, считая, что прус, войска не вступят в бой первыми, а будут стремиться не допустить продвижения рус. войск к Кёнигсбергу, начал выводить свои войска к позициям пр-ка кратчайшим путём — через густой лес, по единственной труднопроходимой дороге.

Левальд, разгадав намерения Апраксина и воспользовавшись его медлительностью, внезапно атаковал рус. войска. Это вызвало замешательство в войсках Апраксина, однако Левальд, торопясь использовать выгодную обстановку, не организовал разведки и вместо заранее предусмотр. удара во фланг нанёс его по центру рус. войск (по 2-й дивизии В.А.Лопухина). Первая атака прус, войск была отбита. Повторную атаку на том же направлении рус. войска не смогли сдержать. Прус, пехота стала заходить в тыл 2-й дивизии и вынудила её к отступлению. Пр-к мог атаковать остальные рус. войска непосредственно при выходе их из леса, не давая им возможности развернуться в боевой порядок. Выход из тяжёлого положения рус. армии нашёл ген. П. А. Румянцев, командовавший бригадой. Он принял смелое решение контратаковать пр-ка, быстро провёл 2 полка через лес, развернул их на опушке и нанёс удар во фланг и тыл пр-ка. Это дало возможность отступавшим рус. частям перестроиться и изменить ход боя в свою пользу. Отличились донские казаки, действовавшие на левом фланге. Отходя перед прус, конницей, они подвели её под огонь рус. пехоты и арт-и, а когда конница нр-ка была расстроена и стала отступать, перешли в преследование, уничтожая пр-ка. Разгром конницы пр-ка и наращивание ударов рус. войск привели к общему отступлению прус, войск.

Была одержана трудная, но важная победа. Прус, армия потеряла 5 тыс. чел. и 29 орудий. Решающими факторами в победе рус. войск явились стойкость солдат, инициатива Румянцева, правильно определившего направление и момент контратаки, смелые действия ряда других ком-ров.

Поражение армии Левальда, отступившей на правый берег р. Прегель, открывало путь на Кёнигсберг. Но Апраксин но использовал победу. Заняв 25 авг. (5 сент.) Алленбург, он отвёл армию к Тильзиту, ссылаясь на плохое материальное обеспечение войск. Истинные же причины его пассивных действий заключались в стремлении угодить придворной партии, ориентировавшейся на наследника престола Петра Фёдоровича, к-рый был против войны с Пруссией.

Источник - "История военного искусства", М., 1966.

Как раз в этот день армия Апраксина проходила густым лесом, возле прусской деревни Гросс-Егерсдорф - узкими, заболоченными гатями. В лесу было влажно, пушки застревали в буреломах, сырел в картузах порох. Наконец войска вышли на узкую равнину, топкую и неровную, поросшую ольхой и ежевикой.

Посмотрев на карту, Апраксин тоненько свистнул:

- Матушки мои, да мы тут в ловушке. Здесь - лес, а подале - Прегель течет... Так негоже! Господа офицерство, пора маневр начинать; тронемся к Алленбургу с опасением...

Ближе к ночи в шатер к Апраксину впихнули страшного человека: был он бос, лицо в лесной паутине, прусский мундир рван, в репьях и тине, пахло от него табаком и сырыми грибами. Этот человек плакал, обнимая колени фельдмаршала.

- Русские.., божинька милостивый, не чаял уж своих повидать. Нешто же родные мои? Сколь лет прошло, как запродали меня в гвардию потсдамскую, с тех пор прусскую муку терпел...

Это был перебежчик. Ему дали вина. Он пил и плакал, дергаясь плечами. Потом прояснел - сказал твердо:

- Армия фон Левальда стоит в ружье за лесом. Сорок конных эскадронов Шорлемера да восемь полков гренадерских ударят поутру - костей не соберете! Коли не верите - хучь пытайте: любую муку ради Отечества стерплю, а от своего не отступлюсь. Так и ведайте обо мне... Утром - ждите!

Фермер схватил перебежчика за прусскую косицу, рвал его со стула, топтал коваными ботфортами:

- Я таких знаю: их в Потсдаме нарочито готовят, дабы в сумление противников Фридриха приводить.

- Погоди мужика трепать, - придержал его Апраксин. - А може, он патриот славный и верить ему надобно?

Но патриоту в ошметках прусского мундира не поверили: штаб Апраксина счел, что Левальд умышленно вводит в заблуждение русских, дабы они, напрасно боя здесь выжидая, истомили бы армию в пределах сих, кои лишены фуража и корма.

В неудобной низине, стиснутой Гросс-Егерсдорфским и Норкиттенским лесами, русская армия (в бестолочи кривых и путаных тропинок) стала проделывать чудовищный маневр, широко раскидывая хвосты обозов и артиллерийских парков. В вагенбурге была костоломная давка: передние колеса одной фуры цеплялись за задние колеса другой повозки.

Во мраке ночи, как дятлы, неустанно постукивали топоры: саперы наводили мост через Прегель. Австрийский наблюдатель при ставке Апраксина, фельдмаршал-лейтенант барон Сент-Андре, разъезжал по лагерю через боевые порядки, всем недовольный: здесь не так.., тут криво стоят.., там слишком ровно!

Проведя всю ночь под ружьем, войска еще продолжали разворот своих флангов, когда вдруг кто-то крикнул:

- Братцы! Гляди-кась... Кудыть его занесло? Армия приумолкла. На опушку Норкиттенского леса, пронизанную легким туманцем, выехал молоденький прусский трубач. Да столь смело выехал, будто русские ему нипочем! Солнце уже всходило, и все видели, как ярко горят петушиные одежды трубача. Вот он приосанился в седле. Неторопливо продул мундштук. И приставил горн к губам...

До русского лагеря донесся боевой призыв меди:

- Тра-та-рра-ррра-а!

И сразу - без вскрика! - рванулись пруссаки из леса.

Бегом. Со штыками наперевес.

Быстро и напористо они разом опрокинули два полка - Нарвский и 2-й Гренадерский.

Удар пришелся на дивизию генерал-аншефа Василия Абрамовича Лопухина. Пруссаки уже ворвались в обозный вагенбург. Лопухин обнажил шпагу и, вскочив на телегу, дрался люто и яростно, пока его не свалили три прусские пули.

Кто-то из солдат схватил генерал-аншефа за ноги, потащил старика прочь из плена - подальше от позора. Седая голова ветерана билась об кочки болота.

- Честь, - хрипел старый Лопухин, - честь спасайте... И на запавших губах генерал-аншефа лопались розовые кровавые пузыри.

Так бесславно и гибло началось первое сражение русских в этой великой войне с Фридрихом.

Официанты еще не успели расставить посуду для завтрака фельдмаршала, когда загремели пушки, и в шатры Великого Могола (эти роскошные палаты из шелка, устланные коврами) ворвался бригадир Матвей Толстой.

- Жрать, что ли, нужда пришла? - заорал он. - Пруссаки уже Егерсдорф прошли.., конница ихняя прет через поле!

Апраксин верхом вымахал на холм, где стояла батарея Степана Тютчева; сопровождали фельдмаршала три человека - Фермер, Ливен и Веймарн. Все было так: пруссаки заняли гросс-егерсдорфское поле и уже колотили русских столь крепко, что летели прочь куда голова, а куда шапка! Апраксин тут стал плакать, приговаривая:

- Солдатиков-то моих - ай, ай! - как убивают. Господи, помоги мне, грешному. - И спросил у свиты:

- Делать-то мне что?

Фермер на это сказал:

- Маршировать! Ливен сказал:

- Но придержаться! Веймарн сказал:

- Конечно!

К ним подошел майор Тютчев - бледный, точный, опасный:

- Ваше превосходительство, уйдите сейчас подалее. Бугор сей - батарейный, а я залфировать ядрами учиняю... Апраксин вернулся в шатер, который уже рвали шальные пули. Прислонив иконку к ножке походного стола, он отбивал поклоны:

- ...от страха нощнаго, и от стрелы, летящия во дни. От вещи, во тьме к нам приходящия!

Ржали испуганные кони, неслась отборная брань, трещали телеги. Под флагом ставки сейчас копилась вся наемная нечисть: Мантейфели, Бисмарки, Бюлловы и Геринги; здесь же крутился и барон Карл Иероним Мюнхгаузен - тот самый, известный враль, о котором написана книга и который сам писал книги...

Перебивая немецкую речь, в нее вплетались слова псалма, который читал фельдмаршал:

- ..да не преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши...

Но пока Апраксин бездействовал, войска его - кровоточа под пулями и ядрами - продолжали маневр, разворачиваясь для боя. Мордуя лошадей, вытаскивая из грязи пушки, артиллерия силилась выбиться из путаницы обозов, чтобы занять позицию. Где-то вдали виднелись красные черепицы прусских деревень - Удербален, Даунелькен и Мешулине...

Ганс фон Левальд - строго по плану - бросил войска.

- Это нетрудно, - сказал он своим генералам. - Русские уже растоптаны нашим первым натиском. Вы только разотрите их в грязи, чтобы они сами себя не узнали!

Запели горны, затрещали барабаны - пруссаки дружно обрушились на левый фланг. Здесь русский авангард встретил немцев "новинкой": широко разъятые, будто пасти бегемотов, жерла секретных шуваловских гаубиц жахнули картечью.

Ражие прусские драгуны покатились из седел.

- Пусть сомкнут ряды, - велел Левальд, - и повторят!

- Пали! - отозвались русские, и снова заплясали лошади, лягая копытами раненых, волоча в стременах убитых...

Пруссаки откатились под защиту сосен Норкиттенского леса. Батарея майора Тютчева, вся в огне, уже наполовину выбитая, стояла насмерть... Тут прискакал гонец с приказом:

- Пушкам майора Тютчева отходить.., с отрядом Фермера!

- Тому не бывать, - отвечал Тютчев. И не ушел.

Жаром обдало затылок майору: это сзади дохнула загнанная лошадь. А на лошади - сам генерал Фермор.

- Мерзавец! - наступал он конем на майора. - Сейчас же на передки и - следом за мной... Оставь этот бугор! Тютчев поднял лицо, искаженное в бесстрашии:

- Прошу передать фельдмаршалу, что исполнять приказа не стану. Утащи я отсель пушки свои - фланг обнажится... Пали, ребята, я в ответе!

Майор Тютчев нарушил присягу, но поступил по совести; сейчас только его батарея (единственная) сдерживала натиск прусской лавины. А ведь по "Регламенту воинскому" следовало Тютчева после боя расстрелять другим в назидание.

- Пали! - кричал Тютчев, весь в дыму и грохоте. - Ежели меня убьют чужие - тогда и свои не расстреляют!

В центре же русского лагеря, насквозь пронизанного пулями, еще продолжалась бестолочь:

- Обозы, обозы вертай за ручей...

- Куда прешься, безлошадный?

- Ярославцы, обедня вам с матерью, не лезь сюды!

- Ай-ай, убили меня.., убили...

- Конницу пропусти, конницу!..

- Рязанцы, не напирай...

20 тысяч рекрутов, еще не обстрелянных, и 15 тысяч человек больных - эти 35 тысяч, не принимавшие участия в бое, висли сейчас камнями на шее ветеранов. И надо всем хаосом телег, людских голов, задранных оглобель и пушек верблюды гордо несли свои головы, рассыпая в сумятицу боя презрительные желтые плевки.

Убит еще один генерал - Иван Зыбин (из лужских дворян).

Пал замертво храбрый бригадир Василий Капнист (остался после него сиротой в колыбели сын - будущий поэт России).

Израненные русские войска - с воплями и матерщиной - отступили перед натиском... Они отступили!

- Через полчаса я буду пировать под шатрами Великого Могола, - сказал фон Левальд. - Принц Голштинский, слава - на кончике вашей шпаги... Вбейте же клин в русское полено и разбросайте щепки по полю!

Принц вскочил на коня и налетел своей конницей на русские ряды "с такой фурией (заявляет очевидец), что и описать невозможно". Принц Голштинский смял казаков и гусар, но.., напоролся на 2-й Московский полк. Москвичи так ему поддали, что "с фурией" (которую я тоже не берусь описать) принц турманом полетел обратно. фон Левальд увидел его у себя, всего забрызганного кровью.

- Они разбиты! - очумело орал принц, еще весь в горячке боя. - Они разбиты, но почему-то не хотят сложить оружие!

- Я их понимаю, - отвечал Левальд. - Они не хотят сдаваться потому только, что бежать им некуда: ручей Ауксин брода не имеет. Зато мы выкупаем их сразу в Прегеле!

В шатер к Апраксину, опираясь на саблю, вошел раненый бригадир Племянников:

- Генерал-фельдмаршал! Прикажи выступить резерву и помереть. И мы - помрем. Вторая дивизия повыбита. Стрелять чем не стало!

Апраксин испуганно огляделся.

- Чего стоите? - накинулся вдруг на официантов. - Собирай посуду, вяжи ковры... Да хрусталь-то, хрусталь-то.., рази же так его кладут? Ты его салфеточкой оберни, а затем укладывай! Не твое - так, стало быть, и жалеть не надобно?

Племянников пустил всех по матери и, припадая на ногу, снова ушел туда, где отбивались его солдаты. Кто-то схватил его в обнимку. Поцеловал в губы - губами, кислыми от пороха.

Это был друг его и собутыльник - Матвей Толстой.

- Чего ты, Матяша? - спросил Племянников, опечаленный.

- А так, брат.., просто так.., прощаюсь! Племянников обнял Толстого.

- Пошли, Матяша, - сказал с ожесточением. - Помрем с тобой как следоваит. Не посуду, а честь спасать надобно...

Издали - через оптику трубы - Левальд видел первую шеренгу русских полков. Она сплошь стояла на коленях, чтобы не мешать вести огонь второй линии. Третья держала ружья на плечах стрелков второй линии. Убитые в первой шеренге с колен ничком совались лицами в землю, на их место тут же (без промедления!) опускался на колени другой из второй линии. Из третьей же солдат замещал того, кто стал ближе к смерти - уже в первой.

Порох кончался. Кое-где резались на багинетах, бились лопатами и обозными оглоблями... Отступать русским действительно было некуда: за ними шумел топкий, полноводный Прегель - славянская река! Русский "медведь", которого так боялся Фридрих, теперь встал на дыбы, затравленно щелкая зубами.

- Осталось пронзить его сердце! - сказал фон Левальд.

Завтрак в шатрах Великого Могола откладывался, и генерал-губернатор Восточной Пруссии развернул на коленях салфетку. Вот и холодная курочка; он разорвал ее пальцами, дернул зубами нежное мясо из сочной лапки.

- Можете посылать гонца в Берлин, - велел Ле-вальд, вкусно обсасывая косточку. - Обрадуйте короля нашей полной победой!

- Казаки! - раздалось рядом. - Атака казаков...

- О, это очень интересно... Казаков я посмотрю... Фон Левальд аккуратно завернул недоеденную курочку, взял в руки трубу и, по-старчески держась за поясницу, вышел на лужайку, поросшую редколесьем. Отсюда ему хорошо было видно, как, пластаясь по земле, с воем летела русская конница - вся колеблясь рядами, словно густая трава под ветром. Резануло глаза Левальду пестротой халатов, необычными ковровыми красками, - это ярким пятном мелькнула калмыцкая вольница. Солнце вдруг померкло на мгновение, и легкая, как дымка, туча быстро прочертила небеса над полянами Гросс-Егерсдорфа.

- Что это такое? - удивился фон Левальд. Воздух уже наполнился жужжащим пением. Потом застучало вокруг - так, будто палкой провели по частоколу, и адъютант выдернул из сосны длинную калмыцкую стрелу... Левальд обозлился:

- Шорлемер, накажите этих дикарей палашами! Навстречу казакам, тяжко взрывая копытами землю, рванулись прусские кирасиры в латах. Железным косяком они врубались в румяное зарево битвы, из дыма блестели - четко и неярко - длиннющие тусклые палаши.

- Посылайте гонца в Берлин! - напомнил Левальд, возвращаясь на травку к своей курице. - Исход сражения мне ясен: нет такой силы, чтобы выдержала атаку нашей прекрасной кавалерии...

Казачья лава, настигаемая врагом, панически отхлынула обратно. Вытянулись в полете остромордые степные кони, раздувая ноздри - в крови, в дыму. Никто не догадался в ставке Левальда, что это совсем не бегство казаков, - нет, это был рискованный маневр... Вот знать бы только - чем он завершится?

- Победа! - кричали немцы. - Хох.., хох.., хох!

Неужели Левальд прав?.. Русская инфантерия расступилась перед казаками. Она словно открывала сейчас широкие ворота, в которые тут же и проскочила казачья лавина. Теперь эти "ворота" надо спешно захлопнуть, чтобы - следом за казаками - не ворвались враги в центр лагеря. Пехота открыла неистовый огонь, но "ворота" затворить не успела... Не успела и не смогла!

Добротная "прусская кавалерия, сияя латами, "пошквадронно в наилутчем порядке текла как некая быстрая река" прямо внутрь русского каре. Фронт был прорван, прорван, прорван... Кирасиры рубили подряд всех, кто попадал им под руку.

Замах палаша, возглас:

- Хох!

Вдребезги разлетается череп от темени до затылка. Но тут подкатила русская артиллерия и.....фон Левальд вцепился зубами в нежное мясо курицы. К нему подошел адъютант, которого шатало, будто пьяного:

- Задержите гонца в Берлин. Умоляю вас: задержите. Там что-то случилось. Если это русская артиллерия, то нам с нею не тягаться.

Фон Левальд, отложив курицу, снова поспешил на лужайку. Увы, он уже ничего не видел. От множества пудов сгоревшего в бою пороха дым сгустился над гросс-егерсдорфским полем - в тучу! Дышать становилось невозможно. Лица людей посерели, словно их обсыпали золой. Из гущи боя Левальд слышал только густое рычание, будто там, в этом облаке дыма, грызлись невидимые страшные звери (это палили "шуваловские" гаубицы!). Треск стоял в ушах от частой мушкетной и карабинной пальбы.

- Я ничего не вижу, - в нетерпении топал ботфортами Левальд. - Кто мне объяснит, что там случилось?

А случилось вот что.

Атака казаков была обманной, они нарочно завели кирасиров прямо под русскую картечь. Гаубицы шарахнули столь удачно, что целый прусский эскадрон (как раз средний в колонне) тут же полег костьми. Теперь "некая быстрая река" вдруг оказалась разорвана в своем бурном неустрашимом течении. Кирасиры же, которые "уже вскакали в "аш фрунт, попали как мышь в западню, и оне все принуждены были погибать наижалостнейшим образом". Блестящая по исполнению прусская атака завершилась трагически для врага: казаки вырубили всех кирасир под корень.

Над русским фронтом взлетали шапки, гремело "ура".

- Кажись, наша брать учала! - всюду радовались русские.

И воспрянули разом. С телег вагенбурга спрыгивали раненые, хватали ружья убитых, спешили в свалку баталии. Полки дивизии убитого Лопухина (Нарвский и 2-й Гренадерский), разбитые пруссаками еще на рассвете, словно воскресли из мертвых. С треском они тоже ломили напролом:

- За Лопухина.., сподобь его бог!

- За Степан Абрамыча.., упокойника!

- За Русь-матушку!

- Давай, Кирюха, нажимай!

Апшеронцы и бутырцы опустошили свои сумки до дна; шли только на штык. От горящих деревень летели сполохи искр, в шести шагах ты еще видел цель - на седьмом шагу все было черно от гари. Первая линия пруссаков попятилась, а вторая линия четким огнем расстреляла бегущих, приняв их за наступающих русских. Мундир на Левальде, осыпанный искрами, тлел и дымился. Старец задыхался. Курица валялась в траве, затоптанная ногами. Видно, она имела судьбу не быть съеденной в этот грозный день - день 19 августа 1757 года...

Вдали от гула сражения томилась под ружьем бригада Петра Александровича Румянцева. Пальба и возгласы смерти едва достигали тишины леса, темного и чащобного. Старые солдаты, ветераны еще миниховских походов на крымчака, припадали ухом к земле.

- До виктории, кажись, далече, - делились они с молодыми. - Топочут шибко. Да не по-нашенски. Быдто - телега татарская...

Люди мучились. Слушая крики кукушек, считали свои дни. Багинеты, примкнутые к ружьям, блестели от росы. Было жутко и непривычно русским людям стоять в чужом неуютном лесу.

- Робяты! - вдруг закричал Румянцев, вскочив на пень.

- Заломи шапки покрепче, чтобы в драке не потерялись, да пошли с богом... Эдак-то здесь прождем свое царство небесное!

Он не имел на то ни права, ни приказа. Он даже не знал, что происходит сейчас в разгаре битвы, которая, как кровавое пятно, растеклась на берегах Прегеля. Он знал только один завет "Регламента": "Товарища - выручай!" Молодой и статный, будущий граф Задунайский бежал впереди солдат, прыгал ловко через завалы дерев, продирался сквозь удушистый можжевельник...

- Быстрей, робяты, да не пужайся! Пока мы живы - нет смерти, а смерть придет - нас уже тогда не будет... Валяй за мною!

Фон Левальд был поражен, когда из самой чащи, опутанные лесной паутиной, словно дьяволы, в молчаливой ярости выросли свежие русские полки.

- Ландкарт! - закричал губернатор Пруссии. Карту раскинули перед ним на барабане.

- Но лес непроходим, - оторопел Левальд. - Там лошади вязнут в трясине по самое брюхо. Откуда они взялись, проклятые?

Солдаты присели уже на колено. Румянцев рухнул на землю, чтобы его не задели пулей свои же ребята, - и плотный залп над его головой ударил: жах! Над ставкой Левальда деревья отряхнули листву, посыпались посеченные ветки...

- Виват, Россия! - выхватил Румянцев шпагу.

- Вива-ааат.., уррра-а!

Склонив штыки, новгородцы с лязгом стали раскидывать прусские резервы. Напрасно Левальд пытался образовать оборону: чуть его войска зацепятся за опушку леса - их оттуда штыком; чуть укрепятся на холме - их снимает оттуда русская артиллерия.

Вот что писал рядовой участник этого сражения:

"Неприятели дрогнули, подались несколько назад, хотели построиться полутче, но наши уже сели им на шею. Прусская храбрость обратилась в трусость... Не прошло и четверти часа, как пруссаки, словно скоты худые, безо всякого порядку и строю побежали..."

Но тут Апраксин - словно его мешком огрели - очнулся.

- Эй, эй! - заволновался он. - Куда прете далее? Велите армии растаг делать. А то как бы хужей не было! Или забыли, с кем дело имеете? Армия Фридриха.., с ней шутить неладно. Стой, говорю, не беги далее за немцем... Передохни!

В ставку Апраксина ворвался сияющий Петр Панин.

- Виктория! - возвестил он. - Ей-ей, не прибавлю, если скажу, что такой славной виктории давненько уже не бывало.

Пригнувшись, в шатер вошел венский представитель при русской ставке, барон Сент-Андре, и поздравил фельдмаршала.

- Такой победы, - сказал он, - не только вы, Россия, но и вся Европа едва ли ведала за последние годы! Но удивительная нация эти русские! Почему-то они всегда дают противнику вначале как следует отколотить себя. А потом, уже побитые, они - словно их сбрызнули живою водой! - намертво убивают врага...

Губа Апраксина неряшливо отвисла на сторону.

- У нас издревле вся система такая, - похвастал он, - что за одного битого двух небитых дают... Но.., ой ли? Боюсь и думать о виктории нашей! Осторожность нужна, а не строптивость молодецкая. Не нам! Не нам, сирым да убогим россиянам, тягаться с могучим Фридрихом...

И вдруг в его дряблом мозгу блеснула мысль: "Господи, да что же наделали? Кого побили? Ведь в Ораниенбауме великий князь теперь сожрет меня, когда узнает о сей виктории... А сама Екатерина? Ведь я - погиб!"

- Уходить надоть, - заволновался Апраксин. - Эко место треклятое: сыро и дух худой, опасный. Ой-ой, быть беде, чую...

Прусская армия была разгромлена полностью. Победители покрыли поле побоища кострами, варили кашу с салом, искали во тьме раненых; мертвых укладывали ровными рядами - для пересчета. Грузили павшими фуры, и верблюды величаво вытаскивали их по песку на последнюю дорогу. Повсюду - через усталые жерла - додымливали остатки былой ярости брошенные канонирами пушки.

Румянцев, в одной нижней сорочке, босой и радостный, закатав рукава, катил через лагерь бочку с вином. Посреди лагеря он треснул пяткой в днище - запахло хмелем.

- Подходи с кружкой те, кому жить долго осталось! По лагерю бродил, шатучий от хмеля, майор Степан Тютчев.

- Что же это будет, люди? - вопрошал изумленно. - Чужие меня не убили, так теперича, выходит, свои будут расстреливать?

Румянцев с бокалом ввалился к Апраксину:

- Дозволь перечокаться, Степан Федорыч! Кенигсберг отныне голыми руками бери. Ручку оттедова протяни - и мы в Померании! А оттоль - на Берлин! Хочу пива цгмецкого пробовать...

Апраксин целовал парня вывернутыми губами:

- За службу тебе спасибочко, Петруша. А только спьяна ты похвальбой мусоришь... Нешто же король Прусский простит нам свою ретираду? Политиковать надобно. Смотри, как бы не взгрели нас!

Фридриху доложили о победе русских под Гросс-Егерсдорфом, которая открывала России дорогу прямо на Кенигсберг... Король долго молчал. Потом (очень сосредоточенный) он сказал - почти просветленно:

- Но ведь русские не воспользовались своим успехом? А посему эту битву не считать нашим поражением.

Бесстрашный кавалерист Зейдлиц спросил об Апраксине:

- А что этот старый мешок?

- Барон Мюнхгаузен пишет, что под ним была ранена лошадь.

- Он ее ранил сам, - улыбнулся король.

- Своими шпорами! - загрохотал Зейдлиц.

Источник - Валентин Пикуль "Пером и шпагой", http://www.bestlibrary.ru

Последнее обновление 22.03.2003 год